Карьер - статья Альфинур Гильмутдиновой
 |
|
КАРЬЕР
Десятилетия хранили старики молчание о захоронении немецких военнопленных в местном карьере. Экскаваторщики, добывавшие здесь камень-известняк, словно сговорившись, обходили это место стороной.
С годами работы по добыче камня уходили все глубже, и неожиданно для всех заброшенная, преданная забвению могила перестала быть тайной: в громадном выработанном карьере она возвышалась одиноким странным холмом, привлекая к себе внимание, - а почему же здесь известняк не выбран?!
Так однажды узнала об этом захоронении и я. Приехала на предприятие, чтобы написать репортаж о вскрышных работах на новом месторождении, да по дороге заглянули с мастером и на старый карьер, где работы были уже завершены. Мастер и рассказал о могиле. Конечно, шепотом, хотя нас никто и не мог слышать. И под большим секретом. Было это в начале 80-х годов. Когда я заикнулась редактору своей районки, что надо написать об этом, он неожиданно отмахнулся: «Иди и не вспоминай больше, есть темы и поважнее».
Вернуться к этой истории удалось лишь с началом перестройки, в 1992 году. В архивах никаких документов о событиях, касающихся воинского захоронения, конечно, не сохранилось. Скорее всего, их не было и вовсе. Но старики этот день помнят ясно, правда, ни число, ни месяц точно назвать не могут. Кажется, была осень 1944 года.
- В тот день, - вспоминала Зинаида Федоровна Козлова, - нас не выпускали из забоя, даже в обеденный перерыв мы не могли подняться наверх. Сказали, что привезли какой-то вагон с пленными немцами. Потом я видела этот вагон. Большой, 18-тонный пульмановский вагон, знаете, такой глухой, без окон. Хоронили их мужчины, причем не наши, а с Вятскополянского машзавода, у нас же тогда почти одни женщины работали. Вот, может, Хайрулла бабай кое-что помнит. Ему уже 90 лет, правда.
- Помню, помню, - подтвердил дед, – хоть и завалили теперь это место, но показать могу – вон, за теми гаражами. Их тогда свезли в отвал и выбросили, кое-где закидали землей, они еще долго там лежали, чувствовался запах гнили. Но подходить к этому месту мы боялись, запрещено было. Подробности вам, теперь один Мурат расскажет, он единственный из старожилов, кто может еще что-то вспомнить.
77-летнего Мурата Сиразутдиновича Сиразутдинова я нашла на солнечной завалинке у дома.
- Да вы не первая интересуетесь этой могилой, - «обрадовал» меня старик. – Неделю назад приезжал какой-то парнишка, кажется, из Казани, тоже про это спрашивал. Надеюсь, мне за это ничего не будет, если я расскажу? Теперь, говорят, все разрешается говорить.
- Нет, бабай, сейчас это не военная тайна.
- А что, немцы ищут своих родных?
- Ищут.
- И то правильно. Молоденькие ребята были, тоже чьи-то дети. За них, за их души грех большой на Гитлере.
Дед еще раз пытливо смотрит мне в глаза, потом, усмехнувшись, машет рукой:
- А чего мне теперь бояться, жизнь прожита. Вот и тот парнишка из Казани сказал, что ничего за это не будет. Подробностей никто вам уже не расскажет, свидетели ушли из жизни, ведь почти полвека прошло с той поры. Помню, что было это в сентябре-октябре, работал я тогда механиком и машинистом экскаватора. Да-да, это именно осень была, потому что паровые экскаваторы еще работали, зимой-то они стояли. В карьере людей было мало, считай, одни женщины, а я с фронта вернулся по болезни. Так что хоронили пленных приезжие. Загнали вагон на дальний путь и сбросили в отвал. Говорят, кое-кто из местных хотел снять с них одежду, были они в зеленых легких комбинезонах, а, может, и в гимнастерках. Но трогать трупы не разрешили, сказали, что нехорошо раздевать мертвых.
- Много ли их было?
- Много. Человек двести. Да кто их считал? Вагон был набит битком.
- Значит, привезли уже мертвых?
- Да. Говорят, вагон очень долго стоял где-то в тупике на железнодорожной станции Вятские Поляны, якобы, там они и умерли все. А, может, и не так. Во всяком случае, не на фронте они погибли, а уже здесь, в тылу. Тогда эту тему мы даже с друзьями не обсуждали. Не полагалось. Я человек верующий и думаю, что наше правительство правильно поступило, если разрешило немцам искать у нас могилы своих родственников. Была война, она всем принесла несчастье, но мы должны оставаться милосердными даже к врагу.
В малюсеньком поселке Нурминка, скорее похожем на железнодорожный разъезд, чем на поселок, где вот уже более шестидесяти лет идет промышленная добыча камня и переработка его на щебень и известняковую муку, к началу перестройки остались жить одни старики-пенсионеры. Жизнь здесь никогда не била ключом, но все-таки были в советское время в магазине прилавки, полные товара, крутили в Доме культуры патефон, а потом играл даже хороший вокально-инструментальный ансамбль, строили жилье, рождались и росли дети. Но в начале «лихих» 90-х в магазине появились очереди за хлебом, да запылившиеся банки с невиданным тропическим соком из папайи и манго, невостребованные то ли потому, что цена их отпугивала, то ли потому, что отродясь такие экзотические напитки здесь не пили.
Зато хорошо шла водка, и ее, «родную», пили до самозабвения, как и во всех закоулках великой многострадальной России. Гуляло хмельное население тут же на пыльных задворках единственной улицы поселка. Дом культуры забыт, заброшен, а короче, забит на гвозди. Да и само предприятие переживало тяжелейшие времена, когда-то прибыльное производство стало приносить одни убытки: известняковую муку, которая используется как хорошее удобрение на полях, колхозы по причине своей неплатежеспособности перестали брать. Текучесть кадров, как в кино: промелькнул кто-то в эпизодической роли, и даже имя не запомнили – уже исчез. Можно представить, каково было в поселке пенсионерам. Начальству не до них, самим бы выжить.
- Как зиму с топкой быть, и не знаю, - горько жаловалась Зинаида Федоровна Козлова, - без дров нас оставили. Рабочим привезли дрова, и муку, а нас как будто и нет.
Невеселую страницу из жизни ветеранов перелистнула я неожиданным интересом к событию осени 1944 года. Казалось бы, многое должно забыться, утратить боль и остроту горечи. Но нет. Почти все старики поселка, словно созванные по цепочке – баба Груня постаралась, - собрались на крылечке у Махмузы Хайдаровой. Пытались восстановить детали одного события, а вспомнили всю молодость, единственным утешением которой были порой только кусочек хлеба и короткий сон.
- Все мечтали: вот кончится война, и выспимся вволю.
- Всю зиму-лето в лаптях бегали, нам их на три месяца давали. Мы валенок в войну не видели.
- Сколь раз бывало: выйдешь на работу в семь утра, за целый день погрузишь вчетвером до 30 машин по 2,5 куба, рук не поднять, ну все – конец! А тут глядишь, вагоны подогнали. Мастер кричит: «Девчонки, надо разгрузить!» До часу ночи ворочаешь камни. А утром снова на работу. И снова камень, камень, камень…
А было девчонкам по 17-19 лет. Может быть, потому, что юность их сгорела в этом каменном мешке, война отняла у многих и любовь, и здоровье, пронесли они через всю жизнь трепетное отношение к цветам. На каждом окошке стареньких бараков то герань, то бегония. А в палисадниках дивное разноцветье георгинов и астр. Ведь в семнадцать лет им цветов не дарили. Было некому. И было не до этого. Да, еще сохранились доброта и терпение – две вечные подруги, без которых не выжить нам, пожалуй, и сегодня.
Тяжело проводить параллель, но она так и напрашивается: здесь, в карьере, похоронили свою молодость наши советские девчонки, спасая родное Отечество от вражеской нечисти. И в этой же немыслимой глубинке бесславно завершилась молодая жизнь немецких парней. Тоже недолюбивших, недокуривших своей последней папиросы. И хотя это по их вине воспоминания о молодости навевают только безысходную грусть – «камень на сердце, камень на душе», - старики ни на кого не таят зла. Только в карьер никогда не ходят. Казалось бы, всего-то перейти железнодорожную насыпь… «Нет, нет! Вся молодость моя там схоронена. Не хочу и не могу…»
10.10.1992 г.
А.К. Гильмутдинова
https://www.facebook.com/DeutscheBestattung/posts/1007671975921326
