Воспоминания Джеймсона/Начало отступления белых

Уровень воды в реке упал до нормального, и суда нашей базы, имевшие большую осадку, вернулись в Пермь. Большевики поступили так же, их корабли больше не угрожали нам, и нас в основном использовали для прикрытия переправ, по которым непрерывно отходили за реку войска и обозы. С каждым днем красные становились все сильнее и увереннее в себе. Сибирская армия отступала почти ежедневно. Дисциплина явно падала, большую часть раненых составляли самострелы, дезертирство участилось, временами становясь повальным. Солдаты бежали из окопов еще до атаки противника. Большевики быстро приближались к хлебным районам Урала, захват которых был целью их наступления в то лето. Урожай впервые за много лет был хорошим и как раз поспел, когда попал в руки красных.

Стояла сильная жара, было много комаров, хоть и не малярийных, но очень беспокоивших нас. Пища оставалась все такой же недоброкачественной, однако, несмотря на это, все наши люди были здоровы.

Примерно в это же время шел оживленный обмен рапортами и телеграммами между адмиралом Колчаком, адмиралом Смирновым, британским верховным комиссаром генералом Ноксом, главой британской военной миссии и командующим эскадрой во Владивостоке. В посланиях сообщалось о боях на Каме, в частности говорилось о роли «Кента» и «Суффолка» и выражалась благодарность им за помощь белым войскам в боях.

Адмирал Колчак подписал приказ о награждении ряда наших военнослужащих орденами Св. Владимира и Св. Анны и Георгиевскими крестами. Однако несколько дней спустя сэр Чарльз Элиот сообщил верховному правителю об инструкциях, полученных из Лондона: правительство Великобритании не могло далее признавать омское правительство и отзывало свои войска из Сибири.

Когда адмирал Колчак сообщил верховному комиссару о наградах, сэр Чарльз заявил, что они не могут быть приняты.

Русские ордена стали бы для их кавалеров драгоценной памятью об экспедиции, и эта мера очень огорчила нас, особенно когда мы узнали, что на Северном и Южном фронтах русские награды британским военнослужащим были вручены.

В соответствии с посланием верховного комиссара адмиралу Колчаку британские армейские части, входившие в состав формирующейся англо–русской бригады, были отозваны и возвратились в Англию. Мы же не имели никаких указаний из адмиралтейства. Некоторые склонны были считать эту забывчивость намеренной, так как сэр Уинстон Черчилль был сейчас государственным секретарем по военным делам.

Из-за плохо организованной связи до нас доходили очень скупые сведения о том, что происходило в верхах. Адмирал Смирнов мог получать информацию по радио, но его приемник был, я думаю, единственным на всю округу.

Большевиков явно беспокоило наше присутствие. В одной из их радиопередач сообщалось: «Действия наших судов на Каме весьма затруднены британскими миноносцами». Ложь была лестной и вызвала у нас смех.

Радио и пресса несколько раз упоминали о нашем отряде. Однажды до нас дошло обращение из Москвы, написанное по-английски и адресованное «Джеку Кенту». В нем нас призывали сложить оружие в обмен на освобождение от наказания и беспрепятственное возвращение домой.

Примерно в это же время ко мне пришли офицеры контрразведки из штаба флотилии и потребовали вызвать для допроса корабельного инженера и одного из судовых механиков. Их подозревали в сотрудничестве с большевиками. Допрос сопровождался обыском, во время которого среди инструментов механика были найдены документы, неоспоримо свидетельствовавшие о подготовке диверсии с целью уничтожить «Кент». Причастность офицера не была доказана. Я узнал впоследствии, что в русской команде буксира работал агент контрразведки, направленный к нам адмиралом Смирновым. Этот агент и раскрыл заговор. Инженер-лейтенанта перевели на «Грозный», а к нам назначили другого офицера. Позже я слышал, что механик был расстрелян.

Для любой гражданской войны характерна атмосфера подозрительности и недоверия, которая может быстро подорвать боевой дух небольшого отряда, воюющего в чужой стране. Неустойчивое положение белых порождало слухи о нависшей катастрофе, может быть, даже подобной сарапульской, и нужно было немедленно сделать что-нибудь, чтобы рассеять эти сомнения и страхи.

С этой целью были приняты меры по обеспечению личного состава более достоверной информацией. Кроме того, русской и британской командам были запрещены контакты с посторонними. Эти меры оправдали себя, и люди почувствовали себя уверенней.

После боя под Сарапулом флотилии выпало четыре относительно спокойных дня. «Кент» воспользовался ими для ремонта машин и поврежденных надстроек. Тем временем на правый берег непрерывно подходили войска и беженцы и требовали переправить их через реку. Все деревни к западу от нас спешно эвакуировались, на восток сплошным потоком шли телеги с семьями мирных жителей, скарбом и скотом. Видеть их было грустно, а оттого что война была гражданской, зрелище казалось еще трагичнее.

12 июня мы получили письменную благодарность от командира крейсера «Кент» коммодора Эдвардса, которого, как и генерала Нокса, адмирал Смирнов информировал о боевых успехах нашего подразделения.

В начале моего рассказа я упомянул о воинском контингенте союзников в 80 тыс. человек, высадившемся во Владивостоке. К этому следует добавить более 40 тыс. чехов, отведенных с фронта в 1918 г. и занимавших теперь ключевые пункты вдоль Транссибирской магистрали.

Питер Флеминг в своей книге «Судьба адмирала Колчака» упоминает об отряде с крейсера «Суффолк», говоря: «Они организовали на Каме англо-русскую флотилию вооруженных судов с базой в Перми. Эта горсточка британских моряков и морских пехотинцев была, если не считать чехов, единственным союзным подразделением, воевавшим на фронте". В сноске он добавляет: «Суда военного флота часто высаживали морскую пехоту для участия в боевых действиях на берегу, но никогда ранее моряки не отрывались так далеко (4350 миль) от своего корабля». Приведу также, что пишет о нашем отряде Д.Федотов-Уайт; «Два корабля, вооруженное судно «Кент» и пушечная баржа «Суффолк», были укомплектованы британцами и плавали под Георгиевским флагом. В Перми была британская морская миссия, возглавляемая капитаном флота Уолф-Мурреем, но британские корабли не являлись отдельным подразделением и входили в состав русской флотилии. Иногда адмирал Смирнов держал свой флаг на «Кенте». Это, я думаю, был единственный случай, когда британский боевой корабль нес на стеньге флаг русского адмирала».

Добавлю, что у меня был свой брейд-вымпел, сделанный русским парусным мастером. Я поднимал его на нок-рее, когда командовал в бою более чем одним судном. Этот вымпел и приказ с его описанием хранятся у меня до сих пор.

Вернемся к 12 июня. В моем дневнике за этот день записано, что «Суффолк» совместно с двумя русскими шестидюймовыми орудиями, установленными на баржах, подавил три батареи противника и уничтожил большой полевой склад боеприпасов.

Обстановка ухудшалась на глазах. 15 июня я записал в дневнике: «Плохие новости. Пехота стремительно отступает, и я не удивлюсь, если нас вскоре отведут в Пермь».

Река становилась слишком мелкой для больших судов, они постепенно отходили к Перми. В этих условиях возможности нашего боевого применения были весьма ограниченными, и я воспользовался встречей с адмиралом Смирновым, чтобы обсудить положение. Адмирал признал, что в сложившейся ситуации пользы от нас было немного, армия больше нуждалась теперь в наземной артиллерии.

Тогда я предложил поставить наши двенадцатифунтовые орудия на полевые лафеты и действовать на суше. Адмирал согласился, и я немедленно сообщил о моем предложении капитану Уолф-Муррею. Он тут же дал во Владивосток телеграмму с просьбой срочно прислать полевые лафеты.

На протяжении следующих дней «Кент» обеспечивал переправу войск и обозов или находился в сторожевом охранении. Несколько раз мы сходили на берег для учений.

Побывав в деревне, я отметил в дневнике 18 июня, что местные жители были с нами очень добры. Жили они бедно, питаясь в основном хлебом и чаем из тутовых ягод, а молоко и яйца, если оставалось немного, меняли на мыло, которое было редкостью. Я записал также, что подарил одному старику трубку и жестянку с табаком. Тот был счастлив и настоял, чтобы я принял от него кувшин молока и полдюжины молодых луковиц.

Приняв под охрану караван больших барж, мы поднялись по течению и прошли мимо Оханска, делая остановки, чтобы взять на борт гражданских беженцев.

20 июня я записал, что накануне мы находились всего в 45 верстах от Перми. Стояла жара, провизии не оставалось никакой. В артельной было только немного черного хлеба, позеленевшего и очень кислого на вкус.

Вечером того же дня мы с третьим дивизионом полным ходом пошли на Пермь, делая по 15 верст в час. На следующее утро в 5.00 мы начали погрузку топлива и боеприпасов, чтобы в случае необходимости быть готовыми снова отбыть вниз по реке. Стоянка в Перми позволила мне посетить морскую миссию и офицеров из британской железнодорожной миссии.

Я узнал, что ситуация была весьма неясной, трудно было с достоверностью утверждать, что происходило на фронте, а это значило, что «Суффолк», возможно, уже остался позади отступавших войск и фактически отрезан.

В этой обстановке британская морская миссия решила переехать в Омск.